в прошлом, дай его мне», – и, выхватив его из моей руки, он бросил на стол пустой кошелёк и сразу же потрясающим ударом прибил его кортиком к столешнице.
«Там теперь, – прокричал он, – для старого герцога есть что-то, что он увидит завтра утром, это всё, что осталось от меня – это мой скелет, Веллингборо. Но пошли, не унывай, всё же в Голконде немного больше золота, у меня в запасе есть гинея или две. Не смотри так, мой мальчик, мы будем в Ливерпуле завтра ночью, мы поднимаемся утром». – И, отвернувшись, он начал весьма бодро свистеть.
«И это теперь, – сказал я, – и есть твоя экскурсия по Лондону, не так ли, Гарри? Я так не считаю, но расскажи мне свою тайну, независимо от того, какова она, и я не буду сожалеть о том, что не увидел город».
Он обернулся ко мне как молния и закричал: «Редберн!
Ты должен дать другую клятву, и немедленно».
«И почему? – сказал я с тревогой. – Что ещё ты сделаешь для того, чтобы я поклялся?»
«Никогда не спрашивай меня больше об этой адской поездке в Лондон! – закричал он с пеной на губах. – Даже не шепчи никогда про это! Поклянись!»
«Я, конечно, не побеспокою тебя, Гарри, вопросами, если ты этого не желаешь, – сказал я, – но нет никакой потребности в клятве».
«Поклянись в этом, говорю тебе, если ты любишь меня, Редберн», – добавил он умоляюще.
«Ну, тогда я торжественно клянусь. Теперь ложись и давай забудем поскорей, как только сможем, ты меня сделал меня самой несчастной из живущих собак».
«Кем? – вскричал Гарри. – Но прости меня, Редберн, я не хотел тебя обижать, если бы ты знал всё – но нет, нет!.. Не вспоминай, не бери в голову!» И он подбежал к бюсту и зашептал ему в ухо. Пришёл официант.
«Бренди», – прошептал Гарри сквозь зубы.
«Разве ты от него не заснёшь?» – сказал я, ещё более встревоженный его голосом и боясь эффекта от выпитого при таком настроении.
«Не будет у меня сна! Спи, если можешь, я хочу посидеть с графином! – дай взглянуть, – поглядев на бронзовые каминные часы. – Сейчас только два часа ночи».
Официанту, очень сонному, с зелёной тенью на лбу, появившемуся с графином и стаканами на подносе, было велено всё оставить и уйти.
Видя, что Гарри был неподвижен, я снова бросился в зал. Я не спал, но, как сомнамбула, только дремал, и тогда, и теперь, уходя от моих мечтаний, пока Гарри сидел, положив свою шляпу на стол, перед ним стояла бутылка бренди, из которой он иногда наполнял свой стакан. Однако, к моему изумлению, вместо возбуждения алкоголь, казалось, успокаивал его, и ещё долгое время он был сравнительно спокоен.
Наконец я погрузился в глубокий сон, и был разбужен оттого, что Гарри тряс меня и сообщал, что наш кэб стоит у дверей.
«Посмотри! Уже настал день», – сказал он, отодвинув в сторону тяжёлую драпировку на окне.
Мы покинули комнату, прошли через уже тихий и пустынный зал с колоннами, который в этот час издавал сильный запах роз и сигарного пепла, мимо тупого официанта, протирающего свои глаза, и резко открыли уличную дверь. Мы запрыгнули в кэб и скоро обнаружили самих себя несущимися вперёд на север по железной дороге к Принцеву доку и «Горцу».
Глава XLVII
Направляемся домой
Мы снова оказались в Ливерпуле и направились по тем же самым старым улицам к вывеске «Золотого Якоря», сам же я едва мог поверить в события, случившиеся за прошедшие тридцать шесть часов.
Настолько непредсказуем с самого начала был наш отъезд, настолько скорой была наша поездка, настолько необъяснимо было поведение Гарри и столь внезапно было наше возвращение, что все это, слившееся воедино, сокрушило меня. То, что я вообще побывал в Лондоне, казалось невозможным, и в том, что я был там и ушёл прочь, было мало разумного, и это почти смяло меня, того, кто так долго жаждал улицезреть эту чудесную столицу.
Мне было тяжело смотреть на Гарри, когда он шёл в тишине рядом со мной, засматриваясь на здания, мимо которых мы проходили, я думал о кэбе, освещённом газом зале во дворце Аладдина, картинах, письме, клятве, кортике, таинственном месте, где все эти таинства произошли, и затем почти пришёл к выводу, что бледно-жёлтое вино содержало наркотик.
Что касается Гарри, то он, положив свои ложные бакенбарды и усы в карман, сразу же проследовал прямо к пансиону и поприветствовал хозяйку, ему была показана его комната, куда мы немедленно переместили нашу одежду, снова облачившись в наше матросское одеяние.
«Ну, что ты сейчас предлагаешь делать, Гарри?» – спросил я с тяжёлым сердцем.
«Да посетить твою американскую землю на „Горце“ – что же ещё?» – ответил он.
«И это будет посещение или долгое пребывание?» – спросил я.
«Это как получится, – сказал Гарри, – но теперь я более чем когда-либо готов выйти в море. Нет ничего, кроме моря, для такого человека, как я, Редберн, отчаянный человек не может довольствоваться длинным причалом, знаешь ли, и следующий его шаг должен быть прыжком в длину. Но пойдём, посмотрим, что нам здесь дадут покушать, а затем покурим сигары и прогуляемся. Я уже чувствую себя лучше. Никогда не говори о смерти – вот мой девиз».
Мы пошли на ужин, после чего вышли из дома и, идя по причалу Принцева дока, услышали, что этим утром судно
«Горец» сообщает всем о своём отплытии через два дня.
«Хорошо!» – воскликнул Гарри, и мне самому стало довольно радостно.
Хотя я уже отсутствовал на судне целых сорок восемь часов и намеревался вернуться назад, я всё же не ожидал нарваться на какую-то серьёзную реакцию от офицеров, ведь некоторые из наших матросов отсутствовали дольше, чем я, и по их возвращении им мало что об этом высказали или вообще промолчали. Действительно, в некоторых случаях старший помощник капитана, казалось, ничего не знал об этом. В течение всего времени, пока мы стояли в Ливерпуле, судовая дисциплина была в целом смягчена, и я едва ли мог представить, что это были те же самые офицеры, которые в море вели себя по-диктаторски. Причина этого состояла в том, что у нас не было никаких важных занятий, и хотя капитан мог бы теперь по закону отказаться принимать меня на борт, я всё же не боялся этого, поскольку в свои годы был крепким парнем и работал задёшево, и не каждого можно было нанять в обратный путь на моё место. Следующим утром мы предстали на борту перед остальной частью команды, и помощник капитана, рассматривая меня, побожившись, сказал: «Ну, сэр, вы решили, что теперь лучше всего вернуться, не так ли? Капитану Ригу и мне было бы лестно, если бы вы сбежали отсюда навсегда».
Затем я понял, что капитан, которого, кажется, не волновало ничего, что происходило с матросами, знал о моём отсутствии.
«Но повернитесь, сэр, повернитесь, – добавил помощник, – сюда! Туда наверх, и освободите вот тот вымпел, вон тот самый фол-бакштаг – прыжком!»
Капитан, вскоре вышедший на палубу, очень доброжелательно посмотрел на Гарри, но, как обычно, не претендовал на то, чтобы что-то самостоятельно комментировать.
Все мы теперь были очень заняты делами, связанными с подготовкой к плаванию. Груз уже был убран с берега стивидорами и грузчиками, но занятием команды стала уборка между палубами на пространстве от каютных переборок до бака для приёма приблизительно пятисот эмигрантов, отдельные коробки которых уже захламили палубы.
Исходя из потребностей, необходимо было запастись намного большим количеством воды, чем требовалось на проход в обратном направлении. Соответственно, помимо обычного числа бочек на палубе, ряды огромных терций были закреплены посередине судна по всему межпалубному пространству, формируя проход по каждой стороне и предоставляя доступ к четырём рядам коек – по три ряда, один выше другого, по сторонам судна и по два ряда разместились посередине на терциях с водой. Эти койки были наскоро сколочены из грубых досок. Они больше походили на собачьи
